Сердце — одинокий охотник - Карсон Маккалерс

— Сегодня мы должны наградить премией в пять долларов ученика средней школы, лучше всех написавшего сочинение на тему «Моя цель в жизни: как я могу улучшить положение негритянской расы». В этом году премию получит Лэнси Дэвис. — Доктор Копленд вынул из кармана конверт. — Мне не нужно вам говорить, что ценность этой премии не только в деньгах, а в священной вере, в высоком доверии, которыми они сопровождаются.

Лэнси неуклюже поднялся на ноги. Его упрямо сжатые губы дрожали. Он поклонился и принял награду.

— Вы хотите, чтобы я прочел сочинение, которое я написал?

— Нет, — сказал доктор Копленд. — Но я хочу, чтобы ты зашел поговорить со мной на этой неделе.

— Хорошо, сэр.

В комнате снова воцарилась тишина.

— «Я не желаю быть прислугой». Вот что я снова и снова читал в этих сочинениях. Прислугой? Да ведь у нас далеко не всем разрешают быть хотя бы прислугой. Мы не работаем! Мы не служим!

По комнате прошел смущенный смешок.

— Послушайте: каждый пятый из нас работает на строительстве дорог, заботится о санитарном состоянии города, трудится на лесопилке или на ферме. Каждый пятый из нас не может найти никакой работы. Ну а остальные три из пяти, то есть большинство нашего народа? Многие из них готовят пищу для тех, кто не способен приготовить ее сам. Многие всю жизнь ухаживают за цветниками на радость одному или двум людям. Многие из нас натирают гладкие, вощеные полы богатых домов. Или водят автомобили для богачей, слишком ленивых, чтобы править машиной самим. Мы тратим свою жизнь на то, чтобы выполнять тысячи работ, не приносящих никому настоящей пользы. Мы трудимся, и весь наш труд идет прахом. Разве это служба? Нет, это рабство.

Мы трудимся, но труд наш идет прахом. Нам не разрешают служить. Вы, присутствующие здесь ученики, представляете удачливое меньшинство нашей расы. Ведь большинству народа вообще не разрешают посещать школу. На каждого из вас приходятся десятки молодых людей, с трудом умеющих расписаться. Нас лишают благородного права учиться и черпать мудрость.

«От каждого по способностям, каждому по потребностям». Всем вам знакомы страдания от доподлинной нужды. Это величайшая несправедливость. Но существует несправедливость еще более горькая — отказ в праве трудиться в меру своих способностей. Всю жизнь работать бесплатно. Не иметь возможности служить. Лучше, чтобы у тебя отняли твое достояние чем преступно лишали сокровищ души и ума.

Кое-кто из вас, молодые люди, пришедшие сегодня сюда, чувствует потребность стать учителем, сестрой милосердия или вожаком своей расы. Но большинству в этом будет отказано. Вам предстоит продавать себя и выполнять бесполезный труд, чтобы не умереть с голоду. Вас отшвырнут назад, на «свое место», и обездолят. И вот молодой химик будет собирать хлопок. Молодой писатель не сможет научиться читать. Учителя будут держать в бессмысленном рабстве возле гладильной доски. У нас нет своего представителя в правительстве. Мы не имеем права голоса. Во всей этой стране мы самая угнетенная часть населения. Мы не смеем выразить свою волю. Наш язык гниет во рту оттого, что мы не можем высказаться. В сердцах наших пустота и бессилие.

Люди негритянской расы! Мы несем в себе все богатства человеческого ума и души. Мы предлагаем самый драгоценный из даров. Но дань эту встречают презрением и издевкой. Наше богатство топчут в грязи и превращают в прах. Нас заставляют выполнять работу более бесполезную, чем работа скота. Негры! Мы должны восстать и вернуть свое первородство! Мы должны быть свободными!

По комнате пронесся ропот. Возбуждение нарастало до исступления. Доктор Копленд задохнулся и сжал кулаки. Ему казалось, что он вырастает до гигантских размеров. Любовь превращала его грудь в могучие мехи, ему хотелось закричать так, чтобы его голос разнесся по всему городу. Ему хотелось упасть на пол и воззвать громовыми словами. Комната наполнилась криком и стонами.

— Спаси нас!

— Могущественный боже! Выведи нас из смертной пустыни!

— Аллилуйя! Спаси нас, господи!

Доктор старался овладеть собой, и вот наконец ему это удалось. Подавив в горле крик, он заговорил сильно и отчетливо.

— Внимание! — обратился он к своим слушателям. — Мы спасемся. Но не погребальными молитвами. Не праздностью и не пьянством. Не плотскими утехами или невежеством. Не покорностью и смирением. А гордостью. Достоинством. Тем, что станем сильны и тверды духом. Мы должны копить силы для достижения своей истинной, высокой цели.

Он внезапно смолк и выпрямился во весь рост.

— Каждый год в этот день мы на своем маленьком примере подтверждаем первую заповедь Карла Маркса. Каждый из вас, участников этого сборища, принес сюда свой вклад. Многие из вас отказали себе в довольстве, чтобы помочь нуждам других. Каждый из вас дал сколько сумел, не заботясь о ценности подарка, который получит сам. Для нас стало естественным делиться друг с другом. Мы уже давно поняли, что давать — гораздо большее благо, чем получать. В нашем сердце звучат слова Карла Маркса: «От каждого по способностям, каждому по потребностям».

Доктор Копленд долго молчал, словно речь его уже была кончена. Но потом заговорил снова:

— Цель наша — пережить мужественно и достойно времена нашего унижения. Нам есть чем гордиться, ибо мы знаем цену человеческому сердцу и разуму. Нам надо учить наших детей. Нам надо жертвовать всем, чтобы они могли завоевать высоты знания и мудрости. Ибо час наш придет. Настанет время, когда богатства нашего духа не будут подвергнуты издевательству и презрению. Настанет время, когда нам разрешат служить. Когда мы будем трудиться и труд наш не пропадет втуне. И цель нашей жизни — ждать этого времени с верой и мужеством.

Речь была кончена. Люди захлопали в ладоши, застучали ногами по полу и по твердой, мерзлой земле двора. Из кухни шел запах крепкого горячего кофе. Джон Робертс взял на себя раздачу подарков, выкрикивая имена, помеченные на карточках. Порция половником разливала кофе из кастрюли на плите. Маршалл Николлс раздавал куски кекса. Доктор Копленд обходил гостей, вокруг него сразу же собиралась небольшая толпа.

Кто-то дернул его за рукав.

— Это его именем вы назвали вашего Бадди?

Доктор ответил, что да. Лэнси Дэвис не отставал от него ни на шаг, донимая вопросами. Доктор на все отвечал утвердительно. От счастья он был как пьяный. Учить, убеждать, разъяснять своему народу — и быть им понятным. Что может быть лучше? Говорить правду — и чтобы ей вняли.

— Да, рождество сегодня удалось на славу!

Он стоял в прихожей и прощался с гостями. Без конца пожимал руки, тяжело привалившись к стене — так он устал, — только глаза у него были живыми.

— Очень, очень тронут…

Последним собрался уходить мистер Сингер. Какой это прекрасный человек! Белый, а сколько в нем ума и понимания. И ни капли этого подлого высокомерия. Когда все разошлись, он остался. Будто еще чего-то ждал, хотел услышать какие-то решающие слова.

Доктор Копленд приложил руку к горлу: у него саднило гортань.

— Учителя, — хрипло произнес он, — вот в ком самая большая нужда. Вожди. Те, кто может объединить нас и направить.

После празднества у комнат был голый, ободранный вид. В доме стало холодно. Порция мыла на кухне чашки. Серебряная канитель с елки тянулась по полу, и две игрушки разбились.

Доктор устал, но радостное возбуждение и лихорадка не давали ему покоя. Начав со спальни, он стал приводить дом в порядок. На крышке ящика с картотекой валялась карточка — история болезни Лэнси Дэвиса. Доктор стал обдумывать слова, которые он ему скажет; его мучило, что он не может произнести их сейчас. В хмуром лице мальчика было столько отваги, оно не выходило у доктора из головы. Он открыл верхний ящик шкафа, чтобы положить на место карточку, и стал нетерпеливо перебирать картотеку по буквам — А, Б, В…

Вдруг взгляд его задержался на собственном имени: Копленд, Бенедикт-Мэди.

В конверте лежало несколько рентгеновских снимков легких и краткая история болезни. Он посмотрел снимок на свет. В верхней доле левого легкого светилось пятно, похожее на обызвествленную звезду. А под ним — большое темное пространство, такое же, как и на правом легком, но повыше. Доктор Копленд поспешно положил снимки обратно в конверт. В руке у него остались краткие заметки, которые он делал для себя. Слова растягивались перед глазами, как резиновые, буквы прыгали — он едва сумел их прочесть: «1920. Обызвеств. лимфат. желез, очевидное утолщение основания легких. Процесс приостановлен, вернулся к работе. 1937 — процесс возобновился… рентген показал…» Он не смог читать дальше. Сперва не разбирал слов, а потом, когда прочел, не понял смысла. В конце стояло: «Прогноз: не знаю».

Его снова охватила знакомая черная ярость. Наклонясь, он с силой выдвинул нижний ящик. Беспорядочная груда писем. Записки от ассоциации «За прогресс цветного населения». Пожелтевшее письмо от Дэзи. Записка от Гамильтона с просьбой дать полтора доллара. Что он тут ищет? Он долго ворошил бумажки и наконец с трудом расправил спину.